Юрскому подробно объясняют, как пробраться тайным подводным лазом в форт, в маленькую, отрезанную от всего мира пятиметровыми стенами комнатушку. Чтобы не волновался, ему отдают предварительно завернутую в полиэтилен икону («когда голод доконает парня, заберем», — предупреждает Маврухина Сильвер). Теплые вещи тоже упаковывают в полиэтилен… В общем Юрский, видя такую «заботу», без опасений идет навстречу новому приключению.
Баллоны акваланга на этот раз ему заполняют без фильтра, постаравшись, чтобы туда попало достаточно выхлопного газа Юрский со своим «узлом», предварительно отягощенным свинцовыми грузилами, — чтоб не тянул вверх, как поплавок, — добирается до убежища почти без памяти. Газ оказывается ядовитым… Очевидно, этот восемнадцатилетний авантюрист сразу же почувствовал себя плохо, но в узком лазе он не мог развернуться, ему оставалось только плыть вперед. Юрский пытается вынырнуть из убежища без акваланга, как это делал «механик», но подводный лаз уже перекрыт решеткой. Капроновый шнур, который указывал направление, изрезан на куски. Если бы акваланг был в исправности, Юрский еще попробовал бы справиться с решеткой, но теперь… Ему остается только ждать и надеяться на чудо. Между тем, обеспечив «алиби» с помощью магнитофона, механик проводит вторую часть операции: убирает Маврухина. Он допускает только одну маленькую ошибочку. Но откуда ему знать, что его может выдать немецкий композитор, живший триста лет назад? Остальное известно вам лучше, чем мне…
Полковник посмотрел на мерно вращающиеся катушки магнитофона, нажал белую клавишу. Лента остановилась. В эту минуту я не мог не подумать о «Филипсе».
— Механик догадался, что я послан из угрозыска в связи с «делом Маврухина»?
— Не огорчайтесь, очевидно да. Он был в своем деле асом, прошедшим основательную подготовку в течение семи лет. Он действовал с исключительным мастерством, обеспечив себе на первых порах алиби… с помощью сотрудника угрозыска, самого надежного свидетеля. Затем он сделал все, чтобы навести вас на ложный след — на Юрского! Напомнил, что видел Маврухина на площади Марата — он ведь вел наблюдение за своим «компаньоном». Так в поле зрения угрозыска появилась икона… Он рассказал поммеху о загадочном шуме в машинном отделении, тот, естественно, сообщил всему экипажу. Это уже приводило к мысли об акваланге… Сильвер предусмотрел и то, что на судне произведут обыск. Отсюда трюк с буйком: во время прогулки на яхте он нашел способ запрятать свое шпионское снаряжение и пленки в заливе, чтобы прихватить на ходу.
— А я, дурень, все сводил к одной иконе.
— Кто не ошибается? И вы и мы. Важен конечный результат. Все мы работаем сообща… включая экипаж «Онеги». Кстати, профессор Злотников вылетел из Ленинграда. Повторную операцию Петровскому сделают вечером.
Серое здание, которое в областной милиции уважительно называли «соседним управлением», выходило парадными дверьми в тихий переулок. Я пошел вдоль кленовой аллеи не спеша, как отпускник, вдруг ощутивший всю тяжесть свободного времени. Дело «механика Ложко» было для меня закончено — точнее, перешло в другие, более умелые руки. Но я все еще жил в нем и никак не мог успокоиться.
…Мокрая палуба «Онеги», ребята, которые склонились над механиком и Валерой… Темная лужа постепенно расползается по доскам. «Бонстром» как–то сам выпадает из моих рук, когда я вижу гарпун, ноги подгибаются. Но ребятам не до меня. О борт теплохода ударяется яхта, и парус нависает над нами. И вот уже Леша Крученых подхватывает Машутку. Лицо ее словно покрыто белилами. Потом я вижу Валеру, поднятого дюжими руками, два темно–красных пятна на его тельняшке. Кто–то отшвыривает ногой автомат…
Кэп накрывает механика простыней. Дождь все падает, и вскоре мокрая простыня принимает формы распростертого тела. Как маска, проступает лицо, и этот чужой человек, принесший к нам войну, смотрит гипсовыми глазами в серенькое, низкое небо. Зачем он пришел, зачем он согласился выполнять приказы тех, кто писал на бетонной стенке форта: «Уходим… но вернемся…»?
Затем в грохоте и свисте над «Онегой» зависает вертолет. Люди — военные и штатские — расспрашивают меня. Человек со светлыми глазами, которого называют «товарищем полковником», задает сухие, короткие вопросы.
А между тем укладывают на стол все, что хранилось в тайнике механика: автомат, рацию в темном ящичке, пленку, запасную обойму… Полковник рассматривает листок полупрозрачной бумаги. «Да, вы правы, это план подземных сооружений форта».
Через два часа мы уже у второго причала. На этот раз целый отряд готов ринуться под пирс, чтобы проникнуть в помеченный на плане ход. Но кто–то должен идти первым, и я обращаюсь к полковнику: «Разрешите?»
Как объяснить ему, что после всего происшедшего: после гулкого выстрела, пославшего гарпун в обтянутое тельняшкой тело, после бед и крови, я должен отыскать восемнадцатилетнего беглеца. Может быть, спасение человеческой жизни оправдает боль и потери. Может быть, мы еще не опоздали…
Полковник разрешает. Более того, он обсуждает со мной маршрут. У него в руках план форта.
Вода прохладна и темна. Тело стиснуто в узкой бетонной трубе. Вниз до расширения, теперь поворот налево, в кирпичный коридор. Поворот рычага — и открывается ржавая решетка. Еще раз налево, затем вверх, вдоль стенки, отмеченной рисунком быка.
Луч фонарика скользит по ослизлым ступенькам, а навстречу, из угла, шатаясь, идет изможденный, хрипящий человек.
Он обхватывает мои плечи и плачет, заходясь кашлем, плачет вволю, как не плачут в одиночестве. У меня тоже вдруг начинает першить в горле. Я забываю о том, что передо мной человек, похитивший реликвию. Только одна фраза назойливо звучит в ушах: «Не ходите, дети, в Африку гулять. Не ходите, дети...
Может быть, в уголовной практике это первый случай, когда преступник бросается на шею оперативному работнику…
19
Кленовый переулок вывел меня к мощенной булыжниками улице, где находилась областная милиция. Я не стал заходить и позвонил из вестибюля Шиковцу.
— Почему вы все–таки позвонили «соседям», чтобы выслали вертолет?
— Не знаю… Почему–то решил, что ты не мог ошибиться во всем. А вдруг потребуется помощь?
«Не знаю», «почему–то» — это были новые слова в лексиконе Шиковца. Хорошие слова. Они появляются, когда человек вдруг осознает, что жизнь не так проста и прямолинейна, как ему казалось.
Затем я позвонил в больницу, узнал, что операцию еще не начинали, а через полчаса я очутился около особняка с фонтанчиком. Наверно, ощущение тишины и спокойствия, которое я испытал, задремав в мягком кресле, преследовало меня, как облик сказочной страны,
Я позвонил и, как только открылась дверь, почувствовал знакомый легкий запах «Изумруда». Карен приложила палец к губам.
В углу, на кровати, лежала Машутка. Смуглые руки были закинуты за голову, а черты лица неузнаваемо обострились.
— Уйдите, — сказала Машутка, глядя на меня. — Уйдите немедленно. Уйдите, уйдите!
Взгляд у Карен заметался.
— Она видит без конца одно и то же — как он падает, — прошептала Карен, когда мы вышли в коридор. — Без конца одно и то же — как он падает!
— Я понимаю.
Карен кивнула головой и дотронулась до моего пиджака. Возможно, этот жест означал попытку удержать, но я явственно почувствовал легкий толчок, может быть непроизвольный. Машутка требовала сделать выбор.
Почему мы все верим в повторяемость счастья? Кажется, что стоит лишь восстановить обстановку и вернется потерянное ощущение. Но время уже все изменило. Те же каштаны за окном — и не те.
Карен осталась с Машуткой, с сестрой.
Я вышел, как гость, увидевший в прихожей траурные венки. А что следовало ожидать?.. «На нем вина, ему готовь отмщенье, полет стрелы, звон тонкой тетивы, ему — презренье ближних, желчь молвы, а ей…» Ему — отмщенье, а ей — покой? Так не бывает. Так не бывает!
Ну ладно… Может, она и была Гретхен, но он не был Фаустом. Его не мучили философские проблемы. Он был исполнительным, четким, в совершенстве обученным убийцей и соблазнителем по профессии.